Баявы шлях юнака пачаўся з Глыбоччыны

Напрыканцы студзеня, у Міжнародны дзень памяці ахвяр Халакосту, у нашай газеце быў змешчаны матэрыял пра жыхароў Глыбоччыны, якія носяць ганаровае званне “Праведники Народов Мира”. Сярод іх – Мікіта і Яўгенія Грыц з вёскі Вугляне, якія выратавалі ад смерці 15-гадовага хлапчука Сямёна Фейгельмана.

Як аказалася, глыбачанін Пётр Сямёнавіч Нікіцін гэтую гісторыю выратавання ведае, бо чуў яе ад самога Сямёна Кліменцьевіча, які стаў добрым сябрам іх сям’і. Сямён Фейгельман і яго бацька, Сямён Нікіцін, у пасляваенныя гады разам служылі ў Запаляр’і.

Часта прыязджаў Сямён Кліменцьевіч да Нікіціных у госці і падчас службы, і пасля дэмабілізацыі таксама, ужо з суседняга Полацка, куды, ажаніўшыся, пераехаў на радзіму жонкі. З сям’і Фейгельман, якая жыла ў Лепелі, ніхто не застаўся жывым…

Уцёкі з гета

У Чорнаруччы, што на Лепельшчыне, у брацкай магіле мог знайсці свой апошні спачын і 15-гадовы Сеня. Там ляжаць яго бацькі, брат, сястра, блізкія, сябры і яшчэ сотні расстраляных фашыстамі яўрэяў лепельскага гета.

Што перажыў юнак, перш чым трапіць на Глыбоччыну? Пра гэта ён расказваў і сваім дзецям, унукам, і школьнікам, у якіх выкладаў пачатковую ваенную падрыхтоўку.

“Я тайком выходил из гетто, выпрашивал у знакомых какую-то еду, но в основном картофельные очистки, а потом, чтобы только не нарваться на полицию, возвращался обратно.

Картофельную шелуху много раз перемывали, перемалывали и пекли из неё лепёшки. Жира у нас не было, и на сковороду сыпали соль. Это считалось хорошей едой. Кто работал, тому кое-что доставалось, но в основном узники голодали. И от голода каждый день умирали. Много людей болело. Никаких лекарств не было.

Эсэсовцы каждый день проверяли гетто. Чтобы все были на месте. В основном это делали с утра. Был такой случай. Эсэсовец зашёл, стал считать, надо было кланяться перед ним, снимать шапку, я не снял. Он заорал, и стал меня бить большой резиновой плетью. Не помню, что было потом, я потерял сознание. Очнулся, когда немца уже рядом не было. Меня кое-как откачали. Я после этого решил бежать из гетто. Но если не досчитаются кого-то на проверке, расстреляют всех жильцов дома. Как только я говорил слово «бежать», на меня родные начинали ругаться: «Мы из-за тебя все погибнем».

И немцы, и полицаи издевались над евреями, били нас по любому поводу, иногда просто так для развлечения.

Так продолжалось до 28 февраля 1942 года. В тот день, ещё шести утра не было, на улице поднялся шум, крик. Мы поняли – немцы стали собирать евреев, чтобы покончить с нами. Давно об этом уже разговоры ходили. В Камене, в Бегомле, в Полоцке были расстрелы. Мы о них знали.

Я, видя такое дело, накинул на себя что было, на босые ноги надел ботинки, выбежал из дома и к реке. Уже чуть начинало светать. День был очень холодный. Но я мороза не чувствовал. Нас пять человек пыталось убежать. Немцы увидели и открыли огонь. Трое сразу упали замертво, одного – ранили. Немцы подбежали и добили его. Я с испуга упал лицом в снег и лежал неподвижно. Это было метров в четырёхстах от дома. Немцы подумали, что я мёртвый. Когда они ушли, я пополз к реке. На берегу Эссы поднялся и снова побежал. Слышу, за мной шум. Я по воде побежал, чтобы собаки след не взяли. А потом, думаю, надо переплыть через реку на другой берег, утону так утону…”

Выратаванне

Юнак не патануў, дайшоў да хаты знаёмых, абагрэўся і пайшоў у бок Віцебска.

“Вышел я на дорогу Витебск-Полоцк. Иду на запад. Прибился к одной старушке. Помог ей саночки везти и попросил, чтобы она сказала немцам-охранникам, когда будем мост переходить, что я её сын. Даже по-немецки сказал ей, как будет слово «сын». Подходим к мосту, немец стал в меня тыкать рукой, а старушка говорит: «Сын». Немец махнул рукой. Через Полоцк прошли, видел повешенных. Добрались до Ветрино. Я понял, что старушка к себе не примет, поблагодарил её и пошёл дальше. Очутился в Глубокском, Миорском районах. Дважды пытались меня отвезти к немцам, на подводу сажали, но я сбегал. Не доезжая Прозорок, пошёл в деревню Антополье. На моё счастье за дровами приехал мужчина. Звали его Василий, потом я узнал, что он был членом коммунистической партии Западной Белоруссии. Василий посмотрел на меня и говорит: «Тебя надо лечить, иначе – умрёшь». Он взял меня к себе, но Василий жил на виду, в деревне, и держать у себя постороннего человека было опасно. Он переправил меня к своему родственнику, леснику Никите Васильевичу Грицу. Они жили в лесу, вдалеке от деревни. Я сказал, что меня зовут Сеня. Про фамилию у меня не спрашивали. Никита Васильевич и его жена Евгения Андреевна приказали мне раздеться и тут же сожгли мою одежду, в которой вши буквально роились. Потом принялись меня лечить.

У Грицев был сын Вадим. Ему строго наказали, чтобы он обо мне никому ничего не говорил. Думаю, что лесник и его жена понимали, кого они прячут…

Летом 1942 года в лесу стали появляться бежавшие из лагеря военнопленные. У Грицев остановились двое. Потом они ушли в партизаны. Наведывались к нам время от времени. Один из них, Медковский, был уже командиром партизанской разведки. Воевал в бригаде имени Ворошилова. Он погиб во время блокады Лепельско-Полоцкой зоны в районе Подсвилья. Мне он приказал не высовываться и ночевать не дома, а где-нибудь в укромном месте. Наверное, думал, как обезопасить семью лесника.

Однажды, когда Медковский пришёл к нам с группой партизан. Я попросил его забрать меня с собой в лес. Он ответил: «Ты нам здесь нужен. Оставайся пока. Только будь начеку». Мы с партизанами связь держали до 1944 года, регулярно давали данные, где какие немецкие гарнизоны стоят…”

У 1944 годзе, калі наш раён вызваліла Савецкая Армія, Сямён пайшоў у Глыбоцкі райваенкамат. У той час юнаку было яшчэ 17 гадоў, і для таго, каб яго ўзялі ў армію, дадаў сабе год. Так ён быў залічаны радавым мінамётчыкам у 33-ці запасны стралковы полк у Архангельску. Трапіў на адзін з астравоў, на якім прыкрывалі ваенна-марскую базу Паўночнага флота – Северадзвінск.

Шляхі-дарогі

У 1950 годзе Сямён скончыў палкавую школу, якая рыхтавала малодшых камандзіраў, а неўзабаве прайшоў навучанне ў Петразаводскім ваенным вучылішчы на курсах лейтэнантаў і ў 1951 годзе вярнуўся ў 281-ы стралковы полк ужо лейтэнантам і камандзірам узвода мінамётных войск. Сямён Фейгельман у Запаляр’і служыў да 1964 года. Пасля перавёўся ў 36-ю танкавую дывізію Беларускай ваеннай акругі. У званні падпалкоўніка завяршыў сваю ваенную кар’еру.

У сям’і Фейгельманаў выраслі сын і дачка, якія таксама так ці інакш звязалі сваё жыццё з воінскай службай. Дачка Людміла выйшла замуж за генерала, сын Уладзімір – палкоўнік расійскай арміі. Бацька Сямён Кліменцьевіч быў для іх выдатным прыкладам прафесійнага ваеннага: мэтанакіраванага, знаходлівага, з самавалоданнем і вытрымкай. Сямён Фейгельман як ветэран вайны і ўзброеных сіл быў узнагароджаны 23 медалямі, у тым ліку і «За баявыя заслугі», «За перамогу над Германіяй у Вялікай Айчыннай вайне 1941-1945 гг.».

– Сямён Кліменцьевіч падчас прыезду на Глыбоччыну заглядваў да бацькі. Яго візіты я добра помню – прывозіў такія смачныя кексы! – згадвае Пётр Сямёнавіч Нікіцін. – Заўсёды дасылаў майму тату віншаванні з днём нараджэння, з Днём Перамогі. Там, у Запаляр’і, служыла, пэўна, 6 чалавек з Глыбоччыны, таму хацелі нават кнігу напісаць пра салдацкае сяброўства. Наведваўся Сямён Кліменцьевіч і да Грыцоў. А пасля іх смерці да канца сваіх дзён даглядаў пахаванне выратавальнікаў на могілках у Сасноўцы.

Сямён Фейгельман, працуючы ў Полацку настаўнікам пачатковай ваеннай падрыхтоўкі, заўсёды дзяліўся са школьнікамі такой думкай: “Вялікая Айчынная вайна паказала, што кожны чалавек павінен з дзяцінства ўмець абараняць сваю краіну і ісці ў войска ўжо гатовым байцом”.

Сямён Фейгельман пражыў доўгае жыццё – памёр ва ўзросце 91 года. І ўсе, хто яго ведаў, памятаюць яго спагадным і добрым чалавекам, бадзёрым і дзейным нават у сталым узросце, хоць жыццёвыя шляхі-дарогі не песцілі яго…

(У артыкуле выкарыстаны матэрыял Аркадзя Шульмана “В живых он остался один…”).

Фото ўзята з адкрытых крыніц.

Печать